Власовцев в плен не брать  - Сергей Михеенков

Накануне наступления все писали домой письма. Ротный писарь унёс в штаб батальона битком набитый сидор. Воронцов и на этот раз ни в Подлесное, ни Зинаиде писать не стал. И теперь, прикусив кислый ремешок каски, он уходил из траншеи, будто не попрощавшись с кем-то дорогим, кто оставался за спиной дожидаться от него скорых и хороших вестей…

Воронцов в последний раз окинул взглядом затоптанный ход сообщения, выложенные заботливыми связистами ступеньки в землянку и так же мельком подумал, что возвращаться сюда вряд ли придётся.

Взводные лейтенанты уже увели своих людей вперёд. Первый и второй взводы скрылись в дыму и копоти, а спины третьего он наблюдал в коридоре, отмеченном флажками сапёров среди клубков свёрнутой колючей проволоки и отброшенных рогаток. Бойцы похудели в одну ночь. Перед боем всегда так. Он и сам сегодня утром обнаружил, что ремень болтается, и подтянул его сразу на две прорамки.

– Пошли, ребята. – Воронцов махнул автоматом связистам и связным, которые замерли рядом в предчувствии неминуемого, и, нащупав ногой земляную приступку, привычно, одним махом вышагнул из окопа.

По новому уставу командир стрелковой роты шёл в бой вместе с ротой, но там, где ему было удобно руководить действиями взводов в бою. Воронцову было удобнее идти со взводом резерва или, как его иногда называли, второго эшелона. И этот взвод, убедившись, что Восьмая рота в полном своём составе покинула траншею, он сейчас догонял.

И всё-таки тот штрафник в гимнастёрке старого образца, который вытянулся перед ним утром в траншее, когда Воронцов пошёл к пулемётчикам, узнал и его. Воронцов прошёл мимо, даже виду не подал, что узнал. Тот тоже стоял навытяжку, как и положено стоять перед старшим по званию и ни рукой, ни плечом не шевельнул. Но глаза сказали многое. Должно быть, то же самое он прочитал и в глазах Воронцова. Хоть и смотрели они друг на друга всего какое-то мгновение…

Как и предполагал Воронцов, штрафники ушли вперёд недалеко. Первую траншею они пролетели с ходу. Только в некоторых окопах видны были трупы немцев, заколотых штыками. Добивали наполовину убитых артналётом, оглушённых, одуревших от смрадного дыма.

Перед входом в блиндаж возле выбитой и наполовину засыпанной землёй двери лежал штрафник и облизывал кровавым языком губы. Грудь его была изрублена и колыхалась кровавой массой, из которой сочилась кровь и подплывала багровой лужей под ним. В проёме лежали немцы, двое, мёртвые. Затылок одного из них срезало то ли осколком, то так изувечили в рукопашной схватке. Штрафник увидел Воронцова и, понимая, что на него смотрит командир, мазанул чёрной ладонью по губам и поднял ладонь над головой. Тут же к нему подбежали санитары, положили на дно траншеи. А Воронцов подумал о том, что вряд ли тот выживет. Грудь штрафника была пробита очередью в упор. Видимо, он получил её из блиндажа.

Они пробежали по отсечной траншее метров двадцать. Начались завалы. Трупов здесь было значительно больше. Застигнутые в первой линии траншей немцы, видимо, пытались отойти в глубину обороны. Но здесь их накрыло залпом реактивных снарядов. Воронцов знал, что, когда снаряды «катюш» ложились часто, выжигало кислород, и всё живое, оказавшееся в квадрате взрывов, погибало в считанные секунды. Чтобы не идти по телам, пришлось выпрыгнуть из хода сообщения. Земля, пропитанная толовой гарью, тоже казалась где израненной, а где и мёртвой. Трава покрылась бурым налётом и дымилась даже там, где не было воронок.

– Ну, дали, боги войны…

– Поработали, – хвалили артиллеристов связисты, бежавшие следом за Воронцовым с катушками разноцветного провода на плечах.

– Сколько прошли, а ни одного живого.

– И место им…

Примерно в трёхстах метрах от первой линии траншей показалась вторая. Окопы и блиндажи, доты и позиции противотанковой обороны здесь были разрушены до основания. Из дымящейся земли торчали обломки брёвен и арматура с рваными кусками бетона. Искорёженное оружие, лопнувшие каски, обрывки тлеющей одежды, обгорелые сапоги, скрючившиеся до размеров детской обуви.

«Тридцатьчетвёрки» шли правее. Только теперь Воронцов услышал рёв их моторов и звонкие удары башенных пушек. Взвод танков вышел на линию атаки Восьмой роты с запозданием. Видимо, танкисты замешкались на нейтральной полосе, побоялись мин и ждали, когда сапёры расчистят, расширят проходы. Сапёров возле проволоки он видел – стаскивали и складывали в пирамиды широкие блины немецких противотанковых мин. Значит, штрафники ушли вперёд без всякого усиления.

Наступление, как всегда, начиналось с того, что первоначальный план летел к чёрту. И как всегда, эти срывы, нестыковки, опоздания с выходом на исходные и прочее должна была компенсировать своими усилиями и в конечном итоге жизнями пехота.

Возле одной из траншей, наполовину разрушенной, исклёванной воронками тяжёлых снарядов, им навстречу вышла группа раненых. Ухватившись друг за друга и друг друга кое-как поддерживая, словно слепцы, боявшиеся упасть в пропасть, они медленно, со стоном и матом, брели в тыл. Того, о ком Воронцов сейчас думал, среди них не было. Повязки, наложенные впопыхах, промокли и блестели кровавой слизью. Один из них, с куколем бумажного бинта на голове в разорванной гимнастёрке, опираясь на винтовку, как на палку, посмотрел на Воронцова заплывшим глазом и, поправив руку товарища, лежавшего головой на его плече, сказал:

– Воронцов! Ты меня помнишь? Ну? Ты тогда ещё младшим лейтенантом был! – Раненый кивнул на его погоны.

Штрафник с забинтованной головой подошёл к нему вплотную. Единственный глаз его, выглядывавший из пропитанного кровью и потом бинта, поблёскивал то ли радостью, то ли только что пережитым ужасом.

– Я – лейтенант Простов, из артиллерийской разведки. В прошлом году, на хотынецком направлении… Неужели не помнишь? Ну, под Жиздрой… Ты со своим взводом вытаскивал нас с нейтральной полосы. Я был с лейтенантом Васинцевым.

Воронцов его не помнил. Лейтенант Простов… Артиллерийская разведка… Хотынец… Васинцев… Выходит, это он был в составе разведгруппы Васинцева. Тогда им пришлось лезть напролом, до самой проволоки, чтобы разведка могла доползти до окопов и вытащить своих раненых. Но лейтенанта Простова он не помнил. Нет, не помнил. Хотя артиллеристы среди вернувшихся были. Двое. И действительно лейтенанты. Артиллерийская разведка. Значит, один из них сейчас стоял перед ним в лохмотьях солдатской гимнастёрки второго срока.

– Повезло тебе, Простов, – сказал он.

– Ну вот, вспомнил… Я теперь, как видишь, не в том звании. И должность моя теперь простая. Вот… – И штрафник поддал носком сапога винтовку с расколотым прикладом.

– Искупили… Искупили мы, товарищ старший лейтенант, – засипел второй, не поднимавший головы с плеча бывшего артиллерийского разведчика.

– Володька, друг мой. Там, в третьей траншее… Близко сошлись… – И Простов поправил голову товарища на своём плече. – Боюсь, не дотащу я его. Вялый стал. Володька! – встряхнул он своего напарника. – Ты не умирай, смотри! Я что, зря тебя тащил?